Рубрика: Читать онлайн

—21—

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Николай II и революция 1905 года.

“Его Императорское Величество Государь Император, Николай Александрович”.

   Не радостною была юность Николая II.
   Тяжёлым бременем она давила его. Об этом говорили его глаза, больные и усталые, глубоко грустные и словно отрешенные от мира. В этих глазах одалиски с укоризненным взором меланхолика не было ничего демонического — ни бешенной жестокости Нерона или Калигулы, ни злобного аскетизма Петра Арбуэсам *), ни стальной жадной, похотливой свирепости Торквемады.
   А, между тем, враги его, в своей пламенной ненависти к нему смешивающие действие с причиной, уверяют, будто этот злополучный человек, имевший несчастье с 19 октября 1894 г. стать государем и самодержцем всея Руси, соединял в себе пороки и жестокость Нерона и Петра Арбуэсского, Токвемады и Калигулы. Невозможно. Эти глаза не могут лгать, или же психология и пословица, утверждающая, что глаза — зеркало души, здесь обанкротились самым постыдным образом.
   После всех тех чудовищных обвинений, которые за последние годы, в особенности же в последние месяцы, возводили на Николая Александровича Романова, давно пора историку, хотя бы только по долгу приличия, решительно сказать, что обвинители этого человека глубоко несправедливы к нему. Мы не прибегнем к такому постыдному способу борьбы и не станем пускать в ход против

   *) Испанский инквизитор, живший в XV веке в Сарагосе и безпощадно преследовавший еретиков; был убит в 1485 г. канонизирован Пием IX.

Прим. пер.

…

—22—

   Человека, низвергнутого с таких высот, оружия клеветы, которая режет больней ножа. Сколько бы ужасов, чудовищного и безчеловечного ни творилось за двадцать лет царствования Николая II, кровожадным и тираном садической складки он не был так же, как и Людовик Капет, которого в последние годы перед его казнью также обвинили во всевозможных постыдных пороках. И это я докажу.
   Быть может, Николай II и был загадочной натурой, психологической загадкой, но, в главном, он — продукт своего воспитания, а в ошибках своих и своих политических шагах — жертва собственных слабостей, окружающей среды, состоявших при нём советчиков и, не в последней мере, самодержавия, которое он обязан был защищать от мятежных покушений и которое предоставляло полноту личной власти безответственным лицам — великим князьям, министрам и чиновникам, — эти же пользовались ею не на благо народа, а погибель и порабощение его. Народ чутьём угадывал своеобразность положения царя, и не фатализм или рабья преданность, а элементарнейшее чувство справедливости по отношению к царю создало характерную пословицу: “До Бога высоко, до царя далеко”. Само собою, это не меняет железного закона необходимости, гласящего, что когда образ правления страны идёт во вред народу, народ имеет полное право насильственно изменить этот образ правления и устранить всех, кто отождествил себя с ним.
   Что принцип самодержавия отжил свой век — это уже в течение 50 лет было ясно для всех и выдвигалось, как исходная точка зрения, при обсуждении в партиях всех вопросов внутренней политики. Лишь очень незначительное меньшинство в этот период времени стояло за самодержавие; огромное же большинство народа требовало его упразднения в интересах России и её положение в ряду великих держав. В том и несчастье последних трёх царей из злополучного дома Романовых, на котором, несомненно, лежит какое-то проклятие, что они не поняли и не сумели во время мудрыми и добровольными реформами сверху вырвать почву из-под ног у революции, угрожающей самому существованию династии. Правда, 50 лет тому назад русский народ ещё не созрел для парламентаризма в западно-европейском смысле, но, строго говоря, он и сейчас не может быть назван вполне созревшим с этой точки зрения.
   Весьма характерно, что даже в Гос. Думе были депутаты, не умевшие читать и писать — и, всё же, со стороны царя было бы актом политической мудрости самому посадить в седло свой народ и выучить его ездить. Причины побудившие, главным образом, Александра III, а затем и Николая II не делать этого, в значительной степени обусловливались неумеренностью и невероятной наглостью тона требований, предъявляемых нигилистами. Безстыдство отклонения мирных предложений Германии и отказа выяснить свои цели войны со стороны держав Согласия показывает, что и в политике тодъ————ъ музыку. Помимо всего прочего Николай II был необычайно упрям, своенравен, привык, чтобы к нему относились, как к царю и властелину, привязывая всю

…

—23—

полноту его могущества и власти, и наглость тона, которую позволяли себе по отношению к нему г.г. бунтовщики, заставляла его пренебрегать тем существенно важным и хорошим, что заключали в себе их требования. И в этом изрядная доля вины лежит на требовавших. Уступчивость при подобных условиях — знак слабости, которая лишь повышает безмерность требований с другой стороны. По человечеству, Александр III может быть оправдан в том, что он не дал народу свобод и вольностей, которых требовали от династии убийцы его отца. У Николая II не было таких оправданий, и за то, что он из-за нескольких террористов не дал народу своевременно и тех жалких свобод, какие намеревался дать его дед, жестоко поплатился и он сам, и Россия. А между тем, в бытность свою наследником престола. Он любил выставлять себя западным европейцем. И отречение его от этого западного европизма, которому он именно для того, чтобы сжечь позади себя все мосты, придать ненужную резкость и остроту, в духе Николая I-го, должно было особенно раздражить и ожесточить его подданых.
   Немецкие родственники Николая II советовали ему не мстить народу за преступления нескольких фанатиков и постараться создать себе “Вандею”. Но под влиянием матери-датчанки и её приближённых, пропитанных московско-православным духом, Николай пренебрёг этим разумным и благожелательным советом. Вообще, пагубой и несчастьем его было то, что он, по крайней мере в первое время, нимало не стеснял свободы действий своей трагически честолюбивой матери, московской ренегатки, и не пытался ограничить то влияние на русскую политику, которым она пользовалась при его удалившемся от света, озлобленном и вечно пьяном отце. Это она разрушила заключённый в 1883 г. Союз Трёх Императоров, тем, что летом 1886 г. толкнула Александра III на крутой и имевший весьма плачевные последствия поступок с Баттенбергом и тем положила начало на Балканах той “эре осложнений”, которая закончилась так страшно последними балканскими войнами и сараевским убийством. “Её Императорское Величество Государыня Императрица ” Мария Фёдоровна, в силу её ненавистнической анти-немецкой политики, к которой она умела склонить и мужа, и сына, должна быть причислена к непосредственным виновникам всемирной войны. Сомнения, вызываемые в царе этой политикой, обязывавшей его вступить в союз со своим старым наследственным врагом, она умела утишить своей любимой фразой: “Такова была воля Александра III”, Николай II —жертва её влияния и воспитания.
   Александр III характером необычайно походил на деда своего, “железного царя”. Его частная жизнь безупречна. Он был с головы до пят честнейший человек и образованный муж, но прирождённый деспот, враг прогресса и европеизма и ненавистник просвещения в духе своего воспитателя, прославившегося впоследствии своим обскурантизмом, обер-прокурора Святейшего Синода, Победоносцева. Его рука была тяжела для России, ещё тяжело для его семьи. И дома у себя он не терпел противоречий, не допускать никаких проявлений самостоятельности. Чем мрачней становилось его настроение,

…

—24—

чем больше он замыкался в себе и избегал людей, чем больше пил, чтобы позабыть гнетущие заботы, тем меньше свободы и радости давал он детям, которым поневоле приходилось делить и его страхи, и его добровольное затворничество. После крушения поезда в Борках, когда Александру III пришлось собственноручно вытаскивать из-под обломков свою перепуганную и плачущую семью — к счастью, невредимую — настроение государя до того испортилось, что жизнь вблизи него стала мучительной для всех. “Царь во всех предполагал убийц и заговорщиков”, говорит Бесниц-фон-Седаков. “Яда он боялся ещё больше, чем динамита. Известно, что в последние месяцы своего царствования он не доверял даже своему повару и заставлял его первого пробовать приготовленные для царя кушанья. Дошло до того, что под конец Александр III ел уже только блюда, собственноручно приготовленные царицей. Но и то опасался. Как бы яд не оказался в какой нибудь приправе, которая кладётся в кушанье сырой. Мало по малу Александр III превратился в какое-то безпомощное дитя, жившее в вечном страхе. Малейший шум пугал его; во сне он вздрагивал и просыпался; в церкви и за столом — всюду ему мерещились призраки заговора”. А между тем, Александр III был ростом великан и обладал огромной физической силой; он без труда разрывал толстую колоду карт и руками ломал надвое подковы.
   В угрюмом гатчинском дворце, построенном царём, боявшимся убийц, где в 1762 г. разыгралась одна из самых страшных трагедий, какую знала русская история, провёл Николай свою юность, день и ночь охраняемый тройным кордоном стражи, возле угрюмого, прятавшегося от людей отца, боявшегося погибнуть от руки убийц. Не диво, что в такой обстановке и он рос мрачным и пугливым, чуждавшимся людей, и его жизнерадостные двоюродные братья подтрунивали над “трусливым гатчинским монашком”. Воспитание наследника, и личное, и политическое, долгое время находилось в руках таких интриганов, насильников, распутников и обскурантов, как Игнатьев, Победоносцев, Плеве и великий князь Сергей Александрович. Последний приставил к своему племяннику адъютантов, которые слишком хорошо ознакомили юношу с тайнами ночного Петербурга. Однакож, адский план дяди распутника — развратить застенчивого юного племянника и ослабить его физически — удался лишь отчасти.
   Молодые и старые великие князья, не боясь строгого царя, который сам был человеком безупречной нравственности, ухитрились у него под носом превратить Петербург в какой-то охотничий парк, где они безпрестанно охотились за женщинами. Не было женщины и девушки, сколько нибудь красивой, в стенах ли института, или же в семье, которая могла бы считать себя в безопасности. Великие князья Павел, Сергей, Алексей и Борис, с одной стороны, и распутные Константиновичи и Николаевичи — с другой, играли в Петербурге fin de siècle ту же роль, что братья Орловы и Потёмкин в эпоху “северной Семирамиды”. Они охотились за женщинами, как за дичью, не стыдясь прибегать порою и к насилию. Тех, кто не хотел сдаться добровольно и не поддался

…

—25—

на уговоры своден, просто-напросто похищали, и полиция не смешивалась и не препятствовала этому. Надо, однакоже, сознаться, что петербургские дамы, сами по себе в достаточной степени развращения, слишком охотно поднимали платки, бросаемые им всесильными пашами. Юному и симпатичному наследнику цесаревичу победы над ними доставались черезчур даже легко. Одно время в Петербурге, выразительно подмигивая, сплетничали насчёт романтических отношений между Еленой Черногорской, нынешней итальянской королевой, воспитывавшейся при дворе Александра III, и Николаем Александровичем.
   Но тут произошло событие, вызвавшее необычайную сенсацию в столичном свете и в то же время доказавшее, насколько в сущности невинен и неиспорчен и в высшей степени порядочен будущий царь, — событие, в результате которого была снята с репертуара русской сцены известная опера Галеви “Жидовка”. Разыгрался роман, который в те дни полуоффициально организуемых еврейских погромов был не лишён пикантного и политического привкуса.
   Цесаревич в то время очень дружил со своим дядей Павлом Александровичем, который был старше его всего на восемь лет. Павел Александрович ввел племянника в дом богача еврея, поставщика на армию, Кагана, и Николай влюбился в его красавицу дочку Раису. Повторилась грустная идиллия невозможной любви соловья к розе. Девушка была прелестна, недоступна, и цесаревич полюбил её, казалось, так глубоко, что поклялся жениться на ней и даже просил её руки у перепуганных родителей. Хотя эти последние и понимали, какой бедой это грозит им, и дочери их, они, всё же, не осмелились отказать могущественному жениху. Вскоре затем Александр III объявил своему сыну и наследнику, что ведутся переговоры о женитьбе его на принцессе Алисе Гессенской. Цесаревич больше боялся, чем любил отца, и не посмел перечить ему. Разстроенный, убитый, он пришёл к невесте и поделился с нею своим горем. Раиса разрыдалась, пыталась вскрыть себе артерии. Что бы успокоить её, цесаревич поклялся, что останется ей верным и ни на ком, кроме, неё, не женится. И, действительно, нашёл в себе мужество заявить изумлённому и возмущённому родителю, что он не хочет жениться на принцессе Гессенской. Узнав причину, Александр пришёл в ярость и едва не избил сына. Помешала императрица-мать. Негодующий царь в себя не мог прийти от — ”неслыханной наглости жидовской шайки”, и через шефа полиции пригрозил Раисе и её родителям Сибирью, если они тотчас же не прервут всяких сношений с его сыном. Те, разумеется, выполнили приказ. Чтобы дать время цесаревичу одуматься, царь отправил его в кругосветное путешествие, Раису же заставил в два дня выйти замуж за московского инженерного полковника Нистолькорса. Попал в немилость и великий князь Павел за потворство племяннику.
   Народ, узнавший из оффициозов о предстоящем кругосветном путешествии наследника, нашёл вполне естественным, что батюшка-царь посылает своего старшего сына поглядеть свет и

…

—26—

людей. Однакоже, в придворных и дипломатических кругах шёпотом передавали друг другу пикантные подробности о разладе между отцом и сыном и об ужасной сцене, разыгравшейся в Гатчине. Александр III умел ненавидеть и, если бы цесаревич продолжал противиться гессенскому браку, который пришлось отложить, возможно, что отец способен был бы отречься от ослушника сына и лишить его прав на престолонаследие. Придворные “умники”, люди предусмотрительные и умевшие предвидеть будущее, начали даже ”приноравливаться” к это возможности, и дипломаты слали на родину донесения о “вероятности” такого сенсационного исхода и о “предполагаемом наследнике”, юном великом князе Георгии Александровиче, любимом сыне Александра III. Как бы то ни было, факт, что никто, в том числе даже сама царица, не смели произнести при разгневанном родителе даже имени путешествующего где-то на Восток ослушного сына.
   В это время пришла весть в Петербург о покушении на цесаревича в Отсу, учинённом 21 мая 1891 г. японским жрецом фанатиком. Только благодаря отважному вмешательству своего спутника, принца Георга греческого, Николай избег тяжёлых повреждений, может быть даже смерти. Впечатление, произведённое этой вестью в Москве и Петербурге, было таково, что царь вынужден был против воли и вопреки своим первоначальным панам, вернуть из ссылки цесаревича. Николай возвратился ещё более мрачным и унылым, чем уехал. В Гатчине он был принят очень холодно и сухо. Он лишь пожал плечами, когда царь официально объявил об его помолвке с гессенской принцессой. Но когда, не спросив его, назначили также и день свадьбы и хотели огласить его, Николай неожиданно упёрся и с “невозмутимостью каменного идола” объявил, что он скорее руки на себя наложит, чем позволит принудить себя к ненавистному браку. Царь Александр, хорошо знавший болезненное упорство своего старшего сына, вынужден был покориться, и по соглашению с гессенским двором, снова отложил свадьбу, но раздора между отцом и сыном скрыть уже нельзя было, и публика со дня на день ждала указа о лишении прав на наследование престола великого князя, цесаревича Николая Александровича. Этого не произошло лишь благодаря влиянию императрицы и нежеланию Александра грязнить свою священную особу, предавая гласности свои семейные дела, но указ уже был изготовлен и лежал в его письменном столе.
   Цесаревич, служивший в то время в Петербурге под начальством своего дяди великого князя Николая Николаевича, двоюродного брата Александра III, в 1914-15 г. прославившегося своим знаменитым “стратегическим отступлением”, прекрасно знал, что ему угрожает, но, с характерным для него упорством, не хотел и пальцем шевельнуть, чтобы примириться с отцом. Он предпочитал разыгрывать из себя либерального Гамлета, философствовал насчёт того, быть или не быть московскому мракобесию, так что г.г. Толстые, Треповы и Победоносцевы почувствовали, что у них почва уходит из-под ног, а либералы уже мнили зреть зарю

…

—27—

свободы на хмуром московском небе. Он пошёл даже дальше: вместо того, чтобы умилостивить грозного родителя, согласившись на желанный для него брак с Алисой Гессенской, он открыто жил с хорошенькой танцовщицей Кшесинской, построил для неё чудесный дом-дворец и засыпал её брилльянтами. И этим положительно бросал вызов судьбе, не думая от том, что на Руси и безумие великих мира сего не остаётся без надзора. А между тем, через своих шпионов и приспешников, Толстой, Победоносцев и их присные знали буквально всё, что говорил и делал цесаревич, следили за каждым его шагом и, натурально, им не трудно было окончательно возстановить разгневанного и оскорблённого в своём самолюбии отца против сына, безбожника, свободомыслящего, безправственного и пренебрегающего и делом жизни своего отца, и интересами православной церкви. “Мальчик Коля”, на которого давно уже махнули рукой и придворная знать. И правящая клика, и даже дипломатия, начинал страшить самодержца; Александр решил обезвредить неисправимого “бунтовщика” и стереть его в порошок, но помешала — смерть.
   Александр неожиданно заболел. Болезнь уже давно подтачивала его богатырский организм, и силы падали так быстро, что лучшие врачи скоро потеряли надежду на его выздоровление. Царица выписала экстренным поездом из Москвы знаменитого Захарьина, но и тот лишь многозначительно пожал плечами и сказал адъютанту, сопровождавшему его назад в Москву, что незачем было звать его к умирающему. Партия старорусских мракобесов почувствовала, что бразды правления выскальзывают из её рук, и попыталась нанести решительный удар ненавистному наследнику престола рукой царя, лежавшего уже на одре смерти. Выработан был план, лишивши прав на престол непокорного Николая, объявить наследником малолетнего Георгия, а регентшей над ними назначить императрицу Марию Фёдоровну, последние месяцы правившую совершенно в московском духе. Победоносцев очень носился с этим планом. Но Мария Фёдоровна разбила все их планы и помирила отца с сыном.
   В октябре 1894 г. Николай вызван был к умирающему отцу и провёл долгое время с ним и с матерью наедине. О чём шла речь, осталось неизвестным, кроме факта, что Александр III примирился с сыном под условием, что тот даст клятву во внутренней и внешней политике пребывать верным традициям отца. Генрих IV говорил, что Париж и мир стоят обедни. Не диво, что и цесаревич, либеральничавший больше из упрямства, чем по внутреннему убеждению, ради царской короны, которой суждено было стать для него терновым венцом, как и для его отца и деда, дал требуемую от него клятву и перешёл к “новой ориентации”. Несколько дней спустя, в обширном русском царстве где не заходит солнце, при спущенных наполовину флагах раздался бурный клич, в котором вылились все надежды России: “Царь опочил — да здравствует государь император Николай II”.
   Что надежды эти были по меньшей мере преждевременны, если и не совсем обманчивы, выяснилось довольно скоро,
…

—28—

смотря на либеральные мероприятия молодого монарха — упрощение придворного этикета, преобразование полиции на современный лад и начатая им борьба с затушёвыванием проступков и продажностью чиновничества. Данная отцу клятва, влияние партии великих князей и придворной камарильи, тайное противодействие бюрократии и открытое — московской ортодоксии, наконец, нежные ручки императрицы матери были сильнее, чем его либерализм. На каждом шагу и во внешней и во внутренней политике, даже там, где он искренне хотел бы действовать решительно, юный царь был связан по рукам и по ногам клятвой, данной отцу, влиянием родных и приближённых, к которым он безсознательно привык и привязался. Он был прикован заветом отца к прошлому. Как сибирский каторжник к своей тачке. И в этом отцовском завете, в октябрьской клятве нового царя заключалась одна из многих причин, почему царствование Николая II, последнего царя и самодержца всея Руси, отмечено в истории такими кровавыми страницами, как и царствование Иоанна Грозного, первого царя и самодержца всероссийского…

Заклятые враги царского самодержавия.

   Не считая чисто террористических групп и фракций, при восшествии на престол Николая II в России было еще несколько дюжин таких партий и кружков, по целям и задачам своим очень крайних, но программу действий успевших выработать себе лишь теоретически.
   Единение, разумеется, отсутствовало. И лишь в организации борьбы, в виду безчинств полиции и постоянной слежки, все организации, подчинившиеся “Союзу Союзов”, постановили соблюдать строгую дисциплину с тех пор, как выяснилось с полной очевидностью, что победа реакции главным образом обусловливалась недостатком системы и единодушия среди революционеров 1905 года и в значительной степени тем обстоятельством, что против дисциплинированной армии — хотя дисциплина и была несколько расшатана в ней бунтами — и грозной полицейской организации, созданной гениальным Плеве, революция выступила без вождей.
   Петербургское “кровавое воскресенье”, московские, варшавские, харьковские и пр. разстрелы, исход сенсационного мятежа на “Потёмкине”, так наглядно всем показавшего, на каком кратере вулкана стоит трон самодержца всероссийского — всё это результаты не хорошей организации царизма, но плохой организации царизма, но плохой организации революционеров, которых ничему не научила история парижской коммуны.
   Рейснер насчитывает 18 “собственно революционных групп”; но, как я уже говорил в 1906 году, в другом месте, их было значительно больше, если даже не принимать в разчёт местных “крестьянских революционных союзов”. Наряду с “русской социал-демократической рабочей партией”, “партией социалистов-революционеров”, “еврейским рабочим союзом”, “социал-демократией Польши и Литвы”, “пролетариатом”, “польской партией”, двумя латышскими
…

—29—

социал-демократическими союзами, “Бундем” и “Рабочей партией”. “украинской социалистической партией”. “партией грузинских социалистов-федералистов-революционеров”, “белорусским социалистическим союзом”, “армянской революционной федерацией”, могущественным союзом “Освобождения”, где была представлена главным образом интеллигенция, польской автономной “национальной Лигой” и финляндской партией “активного противодействия”, не следует — забывать о “Союзе Союзов”, который и сейчас идёт под оппозиционным флагом, об еврейских “интеллигентных бундистах”, “финляндских прогрессистах”, московском “Союзе освобождения”, “социал-сионистах” и многочисленных анархических кружках. Революционный клубок так запутан и в этой путанице царит такой хаос, что невозможно, даже и поверхностно, изложить историю возникновения и программы всех этих стремящихся к различным целям партий.
   В декабре 1905 года руководители организованных партий, повидимому, поняли, однакож, что объединение революционного движения до крайности необходимо и лежит в интересах общих целей и стремлений. 2-го декабря 1905 года Центральный комитет крестьянского союза, совет рабочих депутатов, социал-демократический центральный организационный комитет и центральный комитет партии социалистов-революционеров на общем свете выработали знаменитое заявление, что “по займам, которые были заключены в такое время, когда правительство вело открытую борьбу с народом, платить не следует”. Кроме того, была провозглашена забастовка, как орудие борьбы против правительства и оказана временная поддержка “правлению боевой организации социалистов-революционеров”.
   “Свобода и месть во что бы то ни стало” — таков был лозунг после 9-го января, выдвигаемый даже умеренным П. Струве. Озлобление против царизма, устроившего народу кровавую баню 9-го января, внезапно выдвинуло на первый план наиболее террористическую партию социалистов-революционеров и, за немногими исключениями, под знамёна её собралась вся нигилистически-террористически мыслящая интеллигенция. Эта коллективистская близкая к анархизму партия стремится к экспроцриации земель, к крестьянскому и капиталистически-промышленному коллективизму, к образованию социалистической федерации из автономных коммун, принимая в расчёты задачи и стремления разных национальностей, добивается безплатного обучения, отделения церкви от государства, конфискации имуществ, народной милиции и пр. Эта непримиримо-революционная, агрессивная партия располагает огромными денежными средствами, относительного тёмного происхождения которых можно строить лишь предположения: большая часть покушения была организована ею через посредство её боевой организации и, несомненно, сообща с дружественным ей исполнительным комитетом террористов. Она же даёт деньги на закупку оружия и на устройство мастерских, выделывающих бомбы за-границей; она в своё время организовала в Риге “техническую комиссию”, которая, по оффициальным русским сведениям, получала оружие, раздавала его своим
…

—30—

агентам вместе с инструкциями относительно обращения с огнестрельным оружием, следила за всеми новейшими техническими усовершенствованиями в области огнестрельного оружия и взрывчатых веществ и спешила применить их у себя. Русская полиция начисляет количество членов боевой организации в 11.000 человек.
   Помимо террористических актов, партия социалистов-революционеров, как справедливо утверждает Рейснер, ведёт широкую революционную пропаганду. У неё имеются свои органы: “Вестник Русской Революции”, “Революционная Россия” и “ La Tribune russe”; она выпускает массу, прокламаций и летучих листков, организует в России тайные типографии и местные комитеты. Партия эта имеет колоссальный успех среди крестьян и революционной интеллигенции. Успех её среди крестьян, как мы увидим далее, весьма спорен; верно, однако же, что агрессивные тенденции социалистов-революционеров, которых можно уподобить “непоколебимым” в Германии и “друзьям красной розы”, нанесли немалый ущерб более склонной к ревизионизму социал-демократии плехановского полка. Социалисты-революционеры фактически якобинцы русской революции, которые своей безудержностью и стремительностью натиска вынуждают к активной пропаганде и социалистов-ревизионистов, более склонных к доктринерству. “Кровавое воскресенье” было гибельным для царизма в том смысле, что оно примирило между собой двух враждующих братьев, одинаково возмущенных ужасами, которые творили казаки и полиция.
   Мученики этих страшных дней заставили и умеренные буржуазные партии итти на баррикады. Древний лозунг христианских мучеников: “Moriendo vincimus” (“Умирая, мы побеждаем”) и ныне остаётся лозунгом русских социал-демократов, великих организаторов пролетариата. Главное оружие этой партии, в общем стоящей на эрфуртской программе, общая забастовка. И не без оснований начало русской революции считают со дня объявления общей железнодорожной забастовки, в которой участвовало 80.000 человек, хотя — как это выяснится далее — революция, задолго до объявления этой забастовки, была уже в ходу.
   12-го января, три дня спустя после вооружённого избиения правительственными войсками мирно манифестировавшего народа в Петербурге, лидеры русской социал-демократии: Г. Плеханов, П. Аксельрод, Н. Второв, Лев Дейч и Вера Засулич выпустили воззвание “К цивилизованному миру”, в котором указывали, что в победе русского пролетариата — единственное спасение русского народа, что царизм повсюду опора реакции и национальных распрей и, следовательно, уничтожение его есть борьба европейской цивилизации с варварством. При помощи импозантной и мирной хотя и неразумной политически — манифестации, народ, увлечённый революционным пролетариатом и увлекая за собой всех порядочных людей из высших классов, просил царя о созыве учредительного собрания, которое должно было всех примирить. В ответ на демонстрацию царь пустил в ход ружья и пушки. Войска, неспособные справится с внешним врагом, избивали и разстреливали
…