—41—
вернётся домой, пока не наберёт достаточного запаса хлеба, который он сушит на сухари, когда ему случается переночевать в какой-нибудь деревне”.
Это нищенство, так сказать, взаимное, как может быть, была в древние времена и «проституция для гостя». Я не нахожу нужным яснее характеризовать низкий нравственный уровень этого “хождения в кусочки”. Он унизителен прежде всего и больше всего для правительства, которое терпело подобные деморализующие условия жизни, безусловно долженствовавшие привести к революции, и за пятьдесят лет не сумело понять, что для воспитания человека нужны примеры. Тот, кто освобождает раба из крепостного состояния, прежде всего обязан в себе истребить “ветхого Адама” и самому перестать быть работорговцем. Долг его воспитать народ и собственным примером поднять его на подобающую человеку высоту, сказать ему: “Вот солнце, порадуйся его блеску”. И то, что этого не было, создало и “хождение в народ”, и Льва Толстого, который, к сожалению, объявил обществу непримиримую войну и впал в опаснейший византизм, самый неблагодарный, какой только я знаю, ибо самоубийственный: — то самое льстивое возвеличивание народа, на котором споткнулся Жан-Жак Руссо, как до него Гракхи и после него Робеспьер, и как ещё споткнутся тысячи других, не умеющих дать народу то, что ему причитается, и кесарево кесарю.
Царь, в качестве освободителя народа от крепостного рабства, сыграл, в сущности, роль проводника, который сам не знает гор и ледников, на которые он ведёт других. Освобождение было доведено только до половины, как сверху, так и снизу: ему должны были предшествовать обязательность обучения, всеобщая воинская повинность и издание законов, определяющих положение дворянства, духовенства и чиновничества, крупная социальная реформа, которая бы уравняла в глазах закона все сословия. Вместо того, правительство терпело и само вызывало такое положение вещей, какое мы описывали выше, без всяких преувеличений и со слов достоверных свидетелей. Не забудьте, что и 20 лет спустя после указа об освобождении крестьян, запоздавшего на полстолетия, убийц царя-освободителя судили соответственно их сословной принадлежности. Имя мещанки Геси Гельфман стояло в списке приговорённых к смертной казни раньше имени Желябова, организатора красного террора. Не забудьте, что и в 1905 году, 54 года спустя после освобождения крестьян, дворянина, хотя бы и самого тяжкого преступника, высечь розгами нельзя было, крестьянина же, даже и честнейшего человека, можно было выпороть за малейший проступок. Где же тут разсчитывать на верность царю мужика!
Самые голодовки не так жестоки, как способ выколачивания податей даже и в голодные годы. Волосы дыбом становятся, когда читаешь описания этого, и “Вестник Европы” не даром говорит: “Во времена крепостного права человек, по крайней мере жил надеждой; теперь положение безнадёжно и несравненно хуже прежнего. В этом виноват режим, который даже и революция ничему не научила; его уменье вызывать к себе ненависть повсюду прямо
…